Играл Чебыка на трубе
(Рассказ)
Военный строитель, рядовой Чебыкин, на втором году службы в рядах Советсвкой
Армии, жил и кормился на мясокомбинате. Поначалу Валера обижался на единственную
свою родственницу – бабушку, члена ВКП (б) с 1900 года, которая считала
армейскую службу отличной школой жизни. Не писал ей писем и втайне надеялся, что
бабушка от переживаний и дряхлости начнёт загибаться и вызволит молодую его
жизнь их этого гиблого места. Но бабушка оказалась крепкая и не загибалась. И не
хотела вызвать внука из армии телеграммой. Дело дошло до того, что Валера не
стал знать, как ему жить дальше, чем питаться и где согреваться. С первой
стадией геморроя Чебыку в санчасть не брали. В столовке, куда он было сунулся и
где готов был мыть полы, чистить картофель и обувь, шить, стирать, шестерить в
угоду старослужащим, – в столовке нужны были лишь педерасты, от чего он
отказался. На строительном объекте ВЧ – кирпичном пятиэтажном доме с падающей
торцевой стеной, мест вовсе не оказалось…
Когда ко всему безразличный Чебыка ткнулся в занесённую снегом дверь штаба ВЧ,
ему вдруг открыли. Из командования там никого не оказалось: и в штабе система
отопления полопалась от морозов. Открыл Валере дежурный прапорщик, который
поддерживал в своём большом теле жизнь при помощи железной печки-времянки,
рваного тулупа и десятка ватных матрасов, разбирая на дрова забор вокруг ВЧ. Для
порядка прапорщик помахал перед носом Валеры железной арматуриной со стройки, а
когда понял, что тот не лазутчик и не собирается совершать на него нападение,
впустил Чебыку, приговаривая, что верный друг его Шарик погиб намедни в неравной
схватке за тулуп с пьяным и обкуренным старослужащим. А верный соратник Полкан
загнулся от переживаний, запора и дряхлости. Поплакал дежурный на груди у
Валеры, и начали жить…
Жили они недолго. С Чебыкой дежурному оказалось не легче. Невесело и
неинтересно: онанизмом Валера занимался нехотя, как бы презирал это искусство из
области гнусного. Песни пел революционные. Рассказывать истории за время жизни с
бабушкой не научился. Да и вероломства, необходимого для выживания в
экстремальных условиях СЕВЕРА, в себе не накопил…
«Иди, – молвил однажды дежурный Чебыке, – у меня пропитания и медикаментов на
тебя не рассчитано. – Смахнул прапорщик слезу с глаза и, протянув Валере
замусоленный трояк, добавил: – Воровать ты не умеешь, придуряться тоже. А
педерастом тебе быть болезнь мешает. Вот тебе мой совет: иди в город, к людям.
Да гляди в оба, там страсть как нашего брата, насильников, не любят и боятся –
убить могут в целях безопасности. Можешь присосаться к какой-нибудь бабёнке, их
там много после зон коэффициент северный по кочегаркам зарабатывает. А у мужиков
ихних от пьянки и каторги в штанах пусто. Так что действуй. Словом, спасайся,
братан, до весны, как можешь. А по весне приходи, перекличка живых будет…
Сказал так дежурный, поплакал у Чебыки на груди и хлопнул за собой дверью…
Стоял Чебыка посреди занесённого снегом плаца ВЧ с гнойным свищом под мышкой от
перемены климата. Со второй стадией геморроя в известном человечеству месте,
множеством белых бельевых вшей в швах одежды. Вплотную он столкнулся с «райской
жизнью» северного города. Теперь Чебыка был согласен бежать куда угодно.
Получать каждый час по физиономии, ходить с геморроем в наряды, сносить пинки,
оплеухи старослужащих, мыть полы, стирать, шить. Переживать ножевые ранения
из-под низа сетки кровати. Отдавать получку по первому требованию, но
желательно, чтобы тому, кто сильнее будущих, которые ещё придут, и потребуют, и
изобьют, но не очень.
Теперь Чабыка, пожалуй, мог бы стать педерастом. Только как-нибудь так, чтобы не
помнить и не знать этого. Пусть ударят по голове или напоят допьяна. Или усыпят
его бдительность добром и лаской. Ведь они это умеют…
По небу живыми волнами перекатывались разноцветные полосы северного сияния, и он
стал кричать: «Люди! Помогите! Согласен на педераста!»
«Так иди в столовую, там тепло и сытно», – отвечали Чебыке. Что он и сделал.
|